Юз Алешковский

Юз Алешковский (Иосиф Ефимович Алешковский). Легенда жанра. Биография.

Автобиографическая справка

И с отвращением читая жизнь мою,
я трепещу и проклинаю,
и горько жалуюсь, и горько слезы лью,
но строк печальных не смываю.

Если бы величайший из Учителей, Александр Сергеевич Пушкин, не научил меня эдак вот мужествовать при взгляде на жизнь прошедшую, то я ни в коем случае не отважился бы самолично знакомить Читателя с небюрократизированным вариантом своей автобиографии.

Откровенно говоря, жизнь свою я считаю, в общем-то, успешной. Но для начала вспомним, что успех — от глагола «успеть».

Начнем с того, что успех сопутствовал мне буквально с момента зачатия родителями именно меня, а не другой какой-нибудь личности, в Москве, суровой зимой 1929 года. Слава богу, что я успел родиться в Сибири, в сентябре того же года, потому что это был год ужасного, уродливого Перелома, и мало ли что тогда могло произойти.

Затем я успел возвратиться в Москву и познакомиться с уличным матом гораздо раньше, к сожалению, чем со сказками братьев Гримм. Потом я оказался в больнице с башкой, пробитой здоровенным куском асфальта, что навсегда нарушило в ней способность мыслить формально-логически и убило дар своевременного почитания здравого смысла.

Потом я пошел в детсад, но исключен был из него вместе с одной девочкой за совершенно невинное и естественное изучение анатомии наших маленьких тел. Так что в школу я попал человеком, слегка травмированным варварски-бездушной моралью тоталитарного общества.

Прогуливая однажды, я свалился в глубокий подвал, повредил позвоночник, но выжил. Врачи и родители опасались, что я останусь лилипутом на всю жизнь, хотя сам я уже начал готовиться к карьере малюсенького циркового клоуна.

К большому моему разочарованию, я не только продолжал расти, но превратился в оккупанта Латвии вместе с войсковой частью отца; успешно тонул в зимних водах Западной Двины; потом успел свалить обратно в Москву и летом сорок первого снова махнуть в Сибирь, в эвакуацию.

Вообще, многие наиважнейшие события моей жизни произошли за Уральским хребтом. Так что я имею больше конкретных прав называться евразийцем, чем некоторые нынешние российские политики, стоящие одной ногой в Госдуме, другой — в Индийском океане.

Во время войны, в Омске, я успел влюбиться в одноклассницу буквально за месяц до зверского указа Сталина о раздельном обучении двух полов. По всем предметам я в школе драматически не успевал. Это не помешало мне успеть не только схватить от любви и коварства, от курения самосада и голодухи чахотку, не только выздороветь, но и возвратиться в Москву здоровенным верзилой — победителем палочек Коха, умеющим стряпать супы, колоть дрова, растить картошку, а также тайно ненавидеть вождя, с такой непонятной жестокостью прервавшего романтические общения мальчиков с девочками в советской школе.

Я был весельчаком, бездельником, лентяем, картежником, жуликом, хулиганом, негодяем, курильщиком, беспризорником, велосипедистом, футболистом, чревоугодником, хотя всегда помогал матери по дому, восторженно интересовался тайной деторождения и отношения полов, устройством Вселенной, происхождением видов растений и животных и природой социальных несправедливостей, а также успевал читать великие сочинения Пушкина, Дюма, Жюля Верна и Майн Рида. Может быть, именно поэтому я ни разу в жизни своей никого не продал и не предал. Хотя энное количество разных мелких пакостей и грешков успел, конечно, совершить.

Я проработал с полгода на заводе, но школу кончить и вуз так и не успел, о чем нисколько не печалюсь. Вскоре произошло событие не менее, может быть, важное, чем победа именно моего живчика в зимнем марафоне 1929 года, года великого и страшного Перелома. Я без ума втрескался в соседку по парте в школе рабочей молодежи. Любовь эта напоминала каждую мою контрольную по химии: она была совершенно безответна. Дело не в этом.

К счастью, общая химия Бытия такова, что я с тоски и горя начал тискать стишки, то есть я изменил соседке по парте, Ниночке, и воспылал страстной любовью к Музе, которая впоследствии не раз отвечала мне взаимностью. Вообще, это было счастьем — успеть почувствовать, что любовное мое и преданное служение Музе — пожизненно, но что все остальное — карьера, бабки, положение в обществе, благоволение властей и прочие дела такого рода — зола.

Потом меня призвали служить на флот. Переехав очередной раз Уральский хребет, я совершил ничтожное, поверьте, уголовное преступление и успел попасть в лагеря до начала корейской войны. Слава богу, я успел дожить до дня, когда Сталин врезал дуба, а то я обогнал бы его с нажитой в неволе язвой желудка.

Вскоре маршал Ворошилов, испугавшись народного гнева, объявил амнистию. Чего я только не успел сделать после освобождения! Исполнилась мечта всей моей жизни: я стал шофером аварийки в тресте «Мосводопровод» и навечно залечил язву «Московской особой».

Начал печатать сначала отвратительные стишки, потом сносные рассказики для детей. Сочинял песенки, не ведая, что пара из них будет распеваться людьми с очистительным смехом и грустью сердечной.

Вовремя успел понять, что главное — быть писателем свободным, а не печатаемым, и поэтому счастлив был пополнять ящик сочинениями, теперь вот, слава Богу и издателям, предлагаемыми вниманию Читателя.

Ну, какие еще успехи подстерегали меня на жизненном пути? В соавторстве с первой женой я произвел на свет сына Алексея, безрассудно унаследовавшего скромную часть не самых скверных моих пороков, но имеющего ряд таких достоинств, которых мне уже не заиметь.

Я уж полагал, что никогда на мой закат печальный не блеснет любовь улыбкою прощальной, как вдруг, двадцать лет назад, на Небесах заключен был мой счастливый, любовный брак с прекраснейшей, как мне кажется, из женщин, с Ирой.

Крепко держась друг за друга, мы успели выбраться из болотного застоя на берега Свободы, не то меня наверняка захомутали бы за сочинение антисоветских произведений. Мы свалили, не то я не пережил бы разлуки с Ирой, с Музой, с милой волей или просто спился бы в сардельку, заключенную в пластиковую оболочку.

В Америке я успел написать восемь книг за шестнадцать лет. Тогда как за первые тридцать три года жизни сочинил всего-навсего одну тоненькую книжку для детей. Чем не успех?

Разумеется, я считаю личным своим невероятным успехом то, что сообща со всем миром дождались мы все-таки часа полыхания гнусной Системы, ухитрившейся, к несчастью, оставить российскому обществу такое гнилостное наследство и такое количество своих тухлых генов, что она долго еще будет казаться людям, лишенным инстинктов свободы и достойной жизнедеятельности, образцом социального счастья да мерою благонравия.

Так что же еще? В Америке, во Флориде, я успел, не без помощи Иры и личного моего ангела-хранителя, спасти собственную жизнь. Для этого мне нужно было сначала схватить вдруг инфаркт, потом сесть за руль, добросить себя до госпиталя и успеть сказать хирургам, что я согласен рискнуть на стопроцентную успешную операцию на открытом сердце.

Всего-то делов, но я действительно успел в тот раз вытащить обе ноги с того света, что, ей-богу, было еще удивительней, чем миг моего зачатия, поскольку...

Честно говоря, если бы я имел в 1929-м какую-нибудь информацию об условиях жизни на Земле и если бы от меня лично зависело, быть или не быть, то... не знаю, какое принял бы я решение. Впрочем, несмотря на справки об ужасах земного существования, о войнах, геноцидах, мерзостях Сталина и Гитлера, диком бреде советской утопии, террариумах коммуналок и т.д. и т.п., все равно я успел бы завопить: БЫ-Ы-Ы-ЫТЬ! — чтобы меня не обогнала какая-нибудь более жизнелюбивая личность. Возможно, это была бы спокойная, умная, дисциплинированная, прилежная, талантливая, честнейшая девочка, меццо-сопрано или арфистка, о которой мечтали бедные мои родители..

Одним словом, сегодня, как всегда, сердечно славословя Бога и Случай за едва ли повторимое счастье существования, я горько жалуюсь и горько слезы лью, но, как бы то ни было, строк печальных не смываю; жену, детей, друзей и Пушкина люблю, а перед Свободой благоговею.

Понимаю, что многого не успел совершить, в том числе и помереть. Не знаю, как насчет остального, например хорошей натаски в латыни, греческом и английском, а врезать в свой час дуба я всегда успею.

Поверь, Читатель, в чем-в чем, а в таком неизбежном деле ни у кого из нас не должно быть непристойной и истерической спешки.

Юз Алешковский




Юз Алешковский на "Радио Шансон" в программе "Живая струна" 27.03.2008

Добрый вечер, дорогие друзья! Это программа «Живая струна», и сегодня она идёт не только на «Шансон ТВ», но и в радиоэфире. Я приветствую всех наших слушателей. В студии Олег Булгак. Здравствуйте! Наш гость – это человек, которого мы не просто ждали, а ждали с огромным нетерпением. Спасибо, что он пришёл. Юз Алешковский - здравствуйте!
- Юз Алешковский: Здравствуйте! Приветствую всех, приветствую. Рад с вами встретиться, с москвичами. Ну и, естественно, поболтаем…
- Ведущий: Да, поболтаем, причём, я заметил, что Юз Алешковский не любит давать интервью, а это больше похоже на трёп, болтовню…
- Юз Алешковский: Совершенно верно! Совершенно верно. Это ближе, то есть не отчуждаешься от этой формы, как в интервью, и разговариваешь, как попало, но иногда допускаешь ошибки какие-то в речи, так что, слушатели, прошу вас быть снисходительными к нам.
- Ведущий: Ну, а потом за эти ошибки хватаются историки, тиражируют их, они попадают…
- Юз Алешковский: Это уж не наше дело!
- Ведущий: Ну, мы посмотрели вначале досье, которое подготовили мои коллеги, и выяснилось, что в этом досье огромное количество ошибок, причём, непонятно, брали вроде их из открытых источников, которые могут и исправляться, но чтобы мы не запутались, можете вы как-то очертить…
- Юз Алешковский: Ну, во-первых, родился, в каком году, неважно,скажем, в 1929-м (год великого перелома), слава Богу, что ни разу в жизни не ломал ни рук, ни ног… Родился в Красноярске. В то время мой отец был в командировке, а мамаша за ним увязалась. А потом возвратились в Москву. С тех пор я москвич, Красноярск не помню вообще. Учился плохо, военное детство способствовало тому, что я так же, как и мои сверстники, рано стал мужичком, так сказать. Тащили всё, что попало, домой, особенно в эвакуации: дровишки там, муку с трамвайных мешков, уголёк со старых паровозов и так далее. Потом возвратились в Москву, я был каким-то животным, настроенным на ничем и никем не трегламентируемую свободу. И поэтому у меня всегда были конфликты. От этого, попав в армию на флот, я не мог совершенно соответствовать казарменной жизни, указаниям и т.д. И мне с самого начала сказали: «Ну, ты скоро окажешься там…». И действительно, однажды проездом с Балтийского флота на Тихий (мы опаздывали на поезд) взяли чужую машину секретаря крайкома и доехали до вокзала…
- Ведущий: Взяли…
- Юз Алешковский: Ну, взяли, естественно, завели её и поехали. И во время ареста, как сказано было в обвинительном заключении, матрос Алешковский намотал на левую руку или на правую руку матросский ремень и как: «Полундра!». Конечно, все были арестованы, отсидел я четыре года, в три по сталинской амнистии освободился и понял, что я не смогу нигде работать там, где нужно сидеть, что-то делать и т.д. Окончил школу шоферов, шоферил всю дорогу на аварийке, одно время работал даже прорабом после того, как поработал землекопом и выдвинулся на офицера (смеётся)… Тяжёлая ответственность… Да, я ушёл на базу в Мосводопровод, работал 10 лет, в это время печатал какие-то очень поганые стишки, поганые действительно стишки в журнале «Культура и спорт», а потом писал детские рассказы, которые мне нравились. И в общем в 1965 году стал профессиональным, так сказать, литератором, писал для детей, печатался, издавались книжки, писал сценарии для сериальных телефильмов, киносценарии… А потом в ящик писал романы и повести, которые напечатаны были затем в Америке и переведены на разные языки. А сейчас им уже, слава Богу, сами знаете, что за времена, уже 20 лет перестройка, они издаются здесь. И я буду петь песенки, которые раньше считались даже не антисоветскими, а просто в голову не приходило, что с ними можно концертировать, скажем…

- Ведущий: Ещё раз добрый вечер. Мы продолжаем. Напоминаю, что на «Радио Шансон» и телеканале «Шансон ТВ» мы беседуем с Юзом Алешковским.
- Юз Алешковский: В 1979 году я с женой и с пасынком свалили в Соединённые Штаты. С тех пор там и живём. Я уже за это время, за 20 лет достаточно часто приезжаю в Москву по делам и к друзьям и т.д.
– Ведущий: Ну, в Штатах у вас была жизнь совсем не такая – вы уже не шоферили и прорабом не работали…
- Юз Алешковский: Нет, я действительно не шоферил и прорабом не работал, меня бы не взяли, мне тогда был полтинник, между прочим, и языка я не знал, я его и сейчас не знаю.
– Ведущий: А как же вы живёте?
– Ю.А. Я живу очень просто, как живут глухонемые…Тем более, на бытовом уровне, где-нибудь в супермаркете, в магазинах или с ментами я вполне могу объясниться и даже рассказать им, что я «крейзи» и сумасшедший и достоин, так сказать, снисхождения. Жена знает прекрасно английский, она профессор университета, и обычно она меня переводит в быту с американцами. Ну, я нисколько не тягощусь, потому что русский язык, родной мой язык – это единственное моё достояние. Как говорил Бродский: «Моя родина – русский язык». То же самое и для меня.
- Ведущий: Я, конечно, понимаю, что для вас не существует проблемы патриотизма, то есть патриотизм – это не проблема, но в какой-то степени вы когда-нибудь были патриотом? Что для вас патриот?
- Юз Алешковский: Ну, это совершенно прямое понятие. Во времена, когда вся Россия вообще находилась под властью, тиранической властью утопии, я был её врагом. Я не был никогда врагом ни русского языка, ни русской культуры. Мой патриотизм выражался в том, что я, например, никогда не болел за те вещи, которые вославляла газета «Правда», потому что вославление шло от имени тех людей, которые тиранили и страну, и культуру, и людей. А сейчас я болею за наших футболистов, болею за теннисистов, ну и т.д., за российских, естественно. Но я говорю: «За наших», потому что это моя Родина, между прочим… И я болею за российские дела, отношусь с волнением к тому, как складываются отношения Америки, где я живу, её несколько глуповатого политического курса, диктуемого разными Бжезинскими, которых я считаю недальновидными идиотами. Так или иначе, я как литератор и как личность отношусь неравнодушно к тому, что происходит в России.
- Ведущий: Вы знаете, сейчас вот говорят о том, что в России настал период реставрации, так сказать, возвращения к якобы идеалам Советского Союза. И вот эти восхваления, которые несутся в адрес власти в последнее время просто неудержимым потоком – вы это чувствуете, замечаете? Так оно на самом деле?
- Юз Алешковский: Я, живя здесь, этого не замечаю. Процессы, наверное, такие есть. Думаю, что власть продолжает сдерживание тех сил – это тоже одна из составляющих власти. Книги мои выходят, только что стало продаваться новое издание собрания сочинений. Моё присутствие здесь говорит о том, что не произошло реставрации, между прочим. Я по-прежнему враг коммунистической доктрины (это ещё громко сказано), враг утопии, враг централизации, на то дело пошло, хотя у так называемого свободного рынка тоже до фига всяких недостатков. То есть, капитализм так же грешен разными недостатками, как и другие системы. Ну, как сказал Черчилль: «Демократия – дерьмо, но лучше системы мы не знаем». Это действительно так.
- Ведущий: Юз, скажите, а вот собрание сочинений, если вернуться, вы довольны тем, как издали?
- Юз Алешковский: Очень доволен, даже я больше доволен изданием отдельных томов, не нумерованных, потому что на обложке у них, по-моему, замечательные всякие картинки (смеётся) - колбаса, стакан кефира… вы ещё не видели. Это аналогичные тома, но одни нумерованные, из СОСО. СОСО – это собрание сочинений, а не вид сочинской любви и не партийная кличка тирана. Очень доволен, очень доволен, людьми раскупаются, во всяком случае – в продаже до выхода не было тех изданий.
- Ведущий: Вы знаете, у меня с вашими книгами связано несколько моментов в жизни. Наверное, вам много рассказывают такие же какие-то воспоминания… Первое – это «Кыш, два портфеля и целая неделя», я купил эту книжку, когда учился во втором классе, купил, чтобы подарить своему другу, и по дороге к нему я начал читать в троллейбусе – и не подарил... Потому что я просто не мог.
- Юз Алешковский: Это приятно слышать. Я, между прочим, сам вот до сих пор люблю эту книжку, потому что я помню качественное вдохновение, в котором сочинял. Качественное вдохновение – вещь простая, её можно даже назвать любовью, если говорить об отношении мужчины к женщине во время краткосрочного, скажем так, романа. Или романа на всю жизнь, который у меня уже длится 30 лет с моей любимой женой. И вообще я рад, что здесь выходят мои книги. Если они выходили где-то в Германии, во Франции, в Голландии там, в Венгрии,.. неважно, в Штатах, то всё равно, слова не понимая, я только смотрю на издания…
- Ведущий: Красиво – красиво.
– Ю.А. Ну, красиво – и красиво. Изданы книжки хорошо, кстати.
- Ведущий: Возвращаясь к детским книжкам. Примерно в одно время, когда вышли и «Денискины рассказы» Виктора Драгунского и вот…
- Юз Алешковский: Немножко раньше вышли «Денискины рассказы».
– Ведущий: Ну, всё равно, это была такая тоже своего рода волна, когда появилось много очень качественной детской литературы, причём все они были очень добрые книги, как-то они ориентировали детей. Почему сейчас нет такой литературы?
- Юз Алешковский: Вы знаете, честно говоря, нет у меня ответа на этот вопрос. Для меня-то детская литература не была способом заработка. Я естественно развивался, я второй раз переживал детство, когда писал детские книжки. Они были несколько прилизанными, естественно, в смысле – тематически, потому что нельзя было говорить о внутрисемейных конфликтах. Да, это действительно, наверное, не для детей, хотя там всё равно у «Кыша и два портфеля» там есть, у папы с мамой есть такое, знаете, лирическое волнение…
- Ведущий: «Пойдём, погуляем» - говорит мама, они выходят и разговаривают на улице.
– Ю.А. Да, да, да. Так что чисто социально это действовала какая-то такая самоцензура, но в детской жизни, между прочим, вся эта проблематика стоит на втором плане. На первом плане – это существование тебя как ребёнка. Так вот для меня это было вторым детством, а потом постепенно я повзрослел, то есть духовно повзрослел, хотя всю жизнь набирал вот этого опыта – социального, психологического, общественно-политического и т.д., и т.д. Тогда я стал писать в ящик, у меня и мысли не было… Показывал нескльким друзьям, потом даже перепугался, потому что запросто мой приятель, прочитав, например, «Руку», сказал: «Старик, ну что тебе сказать? – Расстрел!» (смеётся).

- Ведущий: Мы продолжаем. У микрофона Олег Булгак. Сегодня наш гость – поэт и писатель Юз Алешковский. Кстати, это уже взрослая литература, это моё второе воспоминание. Я жил в Кишинёве, это было начало 80-х, мой друг учился в Москве в МАИ, в авиационном институте. Его выперли оттуда, по-моему, за безделье и за антисоветчину. Он приехал и первое, что он сделал – он спел мне песню «Окурочек», «Окурочек» и «Облака» Галича. Я был просто в некоторой прострации, а он говорит: «Вот такие песни приходят оттуда, с зоны». И через полчаса или там два часа нашего сидения на кухне под хорошее вино я ему сказал: «Это не может быть простое народное творчество. Слишком всё профессионально выстроено». А он говорит: «Ты не представляешь, народ – какой у нас народ…».
- Юз Алешковский: Олег, Олег, это же смешно. Ваш приятель, должно быть очень милый человек, но народ никогда в жизни сообща, сидя на завалинке, поддав ведро самогона, не мог хором зафигачить какую-нибудь там «Однозвучно звенит колокольчик» или другую какую-нибудь – в России масса гениальных песен, кстати, или народных или блатных. Эти песни я отношу к блатным, кстати, эти песни лагерные, вот если говорить строго о жанре.
– Ведущий: Юз, а спойте, пожалуйста, «Окурочек».

- Юз Алешковский: Вот все мои песни - это песни или лагерные (несколько), или песни «совка», среднего обывателя. Это и я их вместе с тем, в стиле выражения – это обыватель, это «совок», типичный, такой, каким и я являлся. Потому что, какими мы бы не были, вы знаете, в те времена мы адаптировались в среде, как бы то ни было, говорили на её языке. Мне так было запросто – я шоферил всю дорогу и мне, когда я в гоп-компании с шофернёй, я, естественно, говорил на её языке и потом смотрел на себя со стороны и думал: «А я ведь вообще другой человек, я могу затрепаться и о Шопенгауэре там или о Гомере или литературе и т.д., и т.д., о поэзии». Мне говорят: «Вот ты страшный, ты написал роман». Я вам клянусь, никакого чувства бесстрашия у меня не было, это было чувство свободы. И мне никто не мешал быть свободным, но при этом я не хотел отправлять это за границу, потому что я понимал – как только мои книги (не буду говорить об авторах, это не то)… Накал антисоветчины – это был верх того, что можно сделать, так сказать. То сразу возьмут за это дело, а известности такой, как у Солженицына, скажем, или ещё у кого-нибудь, у меня не было. Это совершенно. Так что одна мысль, что я очутюсь в камере, где все курят, а я завязал с куревом, прокурив 25 лет, меня погнала… Страх раз раз погнал меня туда – свалить. А писать – не было такой силы, чтобы мне помешала, пока я жив. Без свободы творчества человека не может быть никто, если только он не претендует, чтобы его непременно печатали и чтобы он был известен. Для меня главное было – писать. И сейчас для меня, главное, кстати, писать.
- Ведущий: Но понимаете, это очень тонкий момент… Быть свободным может каждый из нас, но самоцензура внутренняя, внутренний страх перед тем, что я даже сказать этого не могу, а написать, да ещё и опубликовать… И очень много талантливых людей не могли двигаться вперёд, потому что внутренний цензор не давал им этого.
- Юз Алешковский: Вы знаете, честно говоря, этих людей я всегда презирал. И даже скандалил, потому что сказать: «Вот если б не власть, я бы написал хрен знает что…». Я ему говорил: «Подонок, ты напиши при власти что-нибудь вообще, не ссылаясь на то, что тебе трудно…». Потому что свобода – это Божий дар. Сервантес, между прочим, «Дон Кихота» зашарахал в тюрьме, как бы то ни было. Овидий находился всю жизнь в ссылке, между прочим…
- Ведущий: Ссылка-то ему и давала силы писать.
– Ю.А. Ну это уж, знаете, лучше не быть в ссылке. Ну, естественно, тоска… А я в лагере писал стишки тоскливые, плохие, но первые стихи я написал в лагере. Написал – не написал, а навыл, так точнее сказать, ну, естественно, на мелодию. У одной моя мелодия, случайно сложившаяся, а у другой вот эта: «Птицы не летали…» (Песня военных корреспондентов). Я так и говорил: «Музыка Блантера, слова МВД» (смеётся).

- Ведущий: Я возвращаюсь к теме блатной песни. Есть же вот такое понятие как «блатная песня», «приблатнённая песня», которая пытается быть похожей на блатную, «блатняк», ну, можно эти жанры называть по-разному… Вот вы как для себя их разделяете?
- Юз Алешковский: Да, можно смело писать приблатнённые песенки, где будет что-то типа: «Гоп-стоп, паровоз, не стучите колёса, кондуктор, нажми на тормоза…». Я считаю, эта песня гениальная, и вот такой поэзии, исполненной действия, я не встречаю ни у кого из поющих. Хотя песни есть очень симпатичные, чей опять же лирический герой – это действительно блатной, не просто мужик, сидящий в лагере, а блатной, имеющий отношение к среде, к «законникам» или к «шестёркам» там или к «паханам» и т.д., и т.д. Как бы то ни было, через лагеря прошло столько россиян всех национальностей, что это не могло не сказаться на речи народной, чем пользуются и в верхах, между прочим (и всегда пользовались), и есть замечательные языковые находки именно в этой среде, кстати. А язык русский настолько могуч, как океан, что он принимает даже щепки и даже мусор, между прочим. Это уж ваше дело, как у буревестников, потреблять экскременты, сбрасываемые с теплохода, или нет… Да. Или вести себя по отношению к океану языка благопристойно.
– Ведущий: А у меня этот язык по сравнению с тем, каким он был, когда вы уезжали…
- Юз Алешковский: Язык всегда меняется, это живой организм. Он меняется, тем не менее, изменяясь, он, на мой взгляд, молодеет. А если он не изменяется, он наоборот, дряхлеет и вообще исчезает, как исчезают народы, скажем. Дай Бог, чтобы имперские народы, бывшие имперские народы не вымерли, а наоборот, вообще, жили своими жизнями и молодели, и чтобы рождения превышали смертность. Вот того я и желаю всем россиянам.
- Ведущий: А скажите, в годы вашей молодости, ну скажем, в 50-е и в 60-е годы на улицах было так же много мата в повседневной речи, как сейчас?
- Юз Алешковский: Гораздо меньше, гораздо меньше, потому что это преследовалось, я сам три раза отбывал по 15 суток.
– Ведущий: Да вы что!
– Ю.А. Причём по глупости, я серьёзно говорю…
- Ведущий: За что?
- Юз Алешковский: Да так, с языка сорвалось, тот же мент уже даже не отвалит, бывало, что и отваливал, не только я. А мат, тем не менее, употреблялся всегда, везде – и на производстве, и наоборот, он роднил начальничка с подчинёнными, потому что когда он матюгнётся: «А ну, давай!..», особенно при авралах, и ещё там по матушке и т.д., это как-то роднило, действительно, сообщало энергию и нечеловеческое второе дыхание, бывало, у работяг, не выходивших сутками из цехов, кстати. Я сам пацаном пошёл работать на «Красный пролетарий», мне было 14 лет. Я по блату, устроили меня, мне ещё не исполнилось 15. Ученик электромонтёра. Я помню все эти времена. А в лагере без мата вообще нет разговора, и это особый разговор вообще об этом. О том, какова роль мата или каково происхождение мата, ставшего ругательным, в своё время бывшим священным языком людей, между прочим.
– Ведущий: Сакральным, да…
- Юз Алешковский: Сакральным языком, потому что речь касается где-то производящих органов и любви, как таковой. И, к сожалению, мы выродились, а не стали воспитанными.
- Ведущий: Я тут на днях перечитал вашу самую известную повесть «Николай Николаевич», освежил впечатления, готовясь к нашему интервью. И я вдруг почувствовал, что то, что казалось мне невероятно ярким, смелым, необычным и живым, сейчас это обыденно, сейчас в литературе очень много появилось и ненормативной лексики и таких свободных каких-то оборотов…
- Юз Алешковский: Ну, матерщина, скажем прямо…
- Ведущий: Вы сделали первый шаг такой очень важный, вы раскрепостили язык. И сейчас, на фоне того, что издаётся сегодня, это даже выглядит вполне невинно.
– Ю.А. То есть, это нормально, скажем так.
– Ведущий: Да.
– Ю.А. Но с точки зрения известных кругов, скажем, это так или иначе считается ненормальной речью, но, к счастью, речь народа не может быть нормативной. В ней должно быть всё – и то, что считается нецензурщиной и то, что считается нормой и т.д., и т.д. Я, кстати, матерясь, зная этот язык, точнее говоря, буквально с трёх лет, потому что я рос во дворе, я ни разу в жизни не ругнулся при родителях. Не оттого, что я такой высоконравственный тип, а потому, что это было табу. У меня есть книги, где вообще нет ни слова мата. Если мне это не нужно, как литератору, для воспроизведения речи персонажа или воссоздания атмосферы, где мат употребляется, нет силы, которая меня бы остановила. Меня совершенно не интересует, как к этому отнесётся цензура, тем более, сейчас её нет. Редактор, на мой взгляд, обязан бороться с неправомерностью появления мата в контексте, когда он совершенно не нужен, когда автор теряет вкус.
– Ведущий: Вообще, мне кажется , можно говорить сегодня об общем упадке каком-то вкуса. Это моя личная точка зрения и, как подтверждение само, всё более и более небрежно написанные книги. Их выходит огромное количество…
- Юз Алешковский: Это происходит общий откат, на мой взгляд. Бывает эпоха преображения зверя в человека, божественного преображения, я считаю. А сейчас откат человека к зверю. И симптомы его просты, вот даже татуировка – это же, между прочим, симптоматика возвращения к тем временам, когда татуировка была сакральной, кстати, как у сегодняшних папуасов, то есть сегодняшних вечных – они живут неизменной своей жизнью. И я наблюдаю над вот этим временем, за эпохой отката наблюдая, преисполняюсь, конечно, мыслей грустных…
- Ведущий: А религия может спасти?
- Юз Алешковский: Безусловно, воспитательная роль религии, если только она ведётся просвещёнными батюшками. Я всегда безбожникам говорю так. И я себя не причисляю к людям церковной жизни, к кругу духовной жизни, я его не выдерживаю, не привык к этому воспитанию своим образом жизни и т.д. Я всегда этим людям говорю: «Вот ты не веришь, но речь не о том, дело в том, что в тебя там верят. Поэтому ты и есть идиотина, поэтому ты такой везунчик, кроме всего прочего. И любовь у тебя есть, и дети вообще, и достаток. И ты можешь радоваться существованию, как таковому, между прочим. Скажи: «Слава тебе! Ну как, слава небесам, потому что боженька ведь не на облаке сидит, в конце концов. Это невидимо, но, кстати, ангел-хранитель, в которого… Я, безусловно, верю в эти силы, назовём их силами, но только в нашем воображении они приобретают вот этот вид. Я такой рисуночек смешной , по-моему, изобрёл, хотел бы даже, чтобы художник нарисовал ещё облачко. На нём сидит такой седой старикашечка, как у датского карикатуриста, архангел Михаил протягивает ему трубку телефонную, а он говорит: «Меня нет» (смеются оба).
- Ведущий: Мы продолжаем. На «Радио Шансон» и телеканале «Шансон ТВ» поэт и писатель Юз Алешковский. Говорят, что многие писатели черпают своё вдохновение в снах. Вам снятся сны?
- Юз Алешковский: Мне снятся, снятся. Я бы не назвал их даже интересными, скорее они какие-то сериальные, странные…
- Ведущий: Не подбрасывают вам идеи для романов, для повестей?
– Ю.А. Нет, никогда, но иногда что-то снится и во сне кажется, что я потрясающие стишки, например, сочинил или кусочек страницы. Просыпаюсь, если я даже, просыпаясь, записал, потом утром смотрю – дерьмо! Вот, всё. Поэтому во сне изменено отношение даже к самому себе.
– Ведущий: А с людьми, с которыми вы давно не виделись, вы общаетесь во сне, бывают такие встречи неожиданные, в которых вы… Или, скажем, с теми, кто ушёл. С Бродским вы не встречались в ваших снах?
- Юз Алешковский: Ну как, я с ним очень дружил и вообще я его очень люблю и почитаю. Пожалуй, единственный гениальный человек, с которым я знаком в жизни, тем более – поэт. Снится иногда, да, и очень не грустно, не грустно. Сновидениями не живу, это точно, потому что воображение моё наяву гораздо интереснее, между рочим, того, что может вытворить сон. Хотя, сами понимаете, что сны сериальными могут быть.
– Ведущий: Да, «сон разума рождает чудовищ».
- Юз Алешковский: Я бы сказал, что сон души порождает чудовищ разума. Это было бы точнее. Потому что душа чего делает - не делает, пока Бог спит. Вот это точнее сказано, кстати.
– Ведущий: Мне очень понравилась ещё одна ваша фраза о том, что дьявол слышит наши слова, а ангелы слушают наши мысли. Её цитировал Андрей Макаревич в своей книге «Сам овца». Вы, кстати, с Макаревичем давно знакомы, давно общаетесь? Вы видели в нём собрата такого по свободе духа?
– Ю.А. Конечно, конечно, я его очень люблю как личность. Кстати, благодаря ему был записан первый мой CD-диск. Записали его в Нью-Йорке, а потом он его здесь обрабатывал, накладывал и, по-моему, он… Я ничего там пою, во всяком случае, меня это как-то устраивает. Я уж не говорю о том, что он мне сосватал и первое издание собрания сочинений, просто познакомил с издателем. Кроме всего прочего, он вообще интересный человек и, между прочим, и писатель замечательный в своём жанре. Очень естественный, что даётся с огромным трудом даже большим профессионалам. И художник замечательный. Ну, я уж не говорю о его прочих добродетелях.
- Ведущий: А с кем ещё из творческих людей вы общаетесь, ну скажем,.. давайте сузим рамки – с теми, кто поёт ваши песни? Были вы знакомы с Диной Верни?
- Юз Алешковский: Ну конечно, конечно, то есть она и есть наш очень близкий друг с женой. И вообще была первым человеком, который мне позвонил на Западе. Дина Верни вообще раньше, чем кто-либо, записала целый диск моих песен, потом в Париже у неё в замке (под Парижем, точнее) мы так, под балдой, вместе с ней пели (смеётся), было очень смешно. С Диной дружу до сих пор, иногда видимся, когда я приезжаю в Париж. Она совершенно замечательная женщина, замечательной судьбы и настоящая культуртрегерша. Она открыла музей Майоля в доме, ей принадлежащем – замечательный музей по экспозиции, по всему. Так, вообще замечательный человек она. Ну, сейчас уже не до песен стало, потому что тоже в возрасте человек и т.д. В Россию она, по-моему, больше не ездит, но ездила в своё время, да.
– Ведущий: Есть ещё люди, которые поют ваши песни?
– Ю.А. Да, есть. Миша Гулько поёт, я знаю, поёт хорошо и достаточно по-кабацки, меня это расслабляет. Мне несколько немножко не нравится, когда он там покашливает, как Ив Монтан. А с Монтаном была история, кстати. Дина Верни ему советовала перевести (их кто-то перевёл – пару моих песен), он их пел. И должен был мне заплатить, естественно, гонорар, но не платит ни фига… Я Дине сказал: «Дина, где же бабки? Договаривалися так, а бабок тогда не было, между прочим. Да. Она говорит ему: «Послушай, Монтан, ты трогаешь моих людей!» Такой наезд, разборка. «Почему ты не платишь Алешковскому за «Окурочек»»? Это он написал, между прочим». Он сказал: «Это было при царе ещё написано». Она говорит: «При каком царе, когда «ТУ-104» кидается окурок вообще, как это могло быть при царе?». А он говорит: «У русских может быть всё» (смеётся). Тем не менее, бабки заплатил. Да, ну просто Дина двинула это дело. Это к словам об Иве Монтане. Кстати, мне это было чрезвычайно приятно – ну, всё-таки всемирно известный певец… Честно говоря, он поёт плохо, потому что у него и русского нет (изображает пение Ива Монтана) и что-то драматизирует, когда надо было просто петь и всё. Есть мелодия и есть текст, переведённый. И «Лесбийскую», по-моему, он пел тоже там. Но, тем не менее, это мне было приятно. Потом сам момент легализации песен и интереса к ним для меня был… мне как-то льстил, потому что я никогда не думал, что кто-то будет петь. Но я спел, потом ЦДЛ просит: «Ну, спой», когда все забалдели. Естественно, я пел всегда безотказно, постукивал вот так руками. Я в юности играл на аккордеоне и довольно неплохо, без нот, у меня были быстрые пальцы, вкус, слух, очень долбал и по-джазовому, иногда лирически. Но потом я проклял этот инструмент и не стал учиться на гитаре для того, чтобы аккомпанировать…
- Ведущий: Почему?
– Ю.А. Потому что я понял, если я научусь играть на гитаре, я пропал. Песни пошли в тираж, надо писать и писать, возобновлять, петь их под балдой, причём, потому что без этого не бывает – и всё, я погиб. А у меня муза есть, я считал, серьёзная. Я не ошибся, кстати. Я и не изменил. Я прекратил и песенки писать и учиться играть на гитаре, и очень рад.
- Ведущий: А с Высоцким вы были знакомы?
- Юз Алешковский: Да, конечно, конечно. Я впервые услышал песню о Сталине из его уст, кстати. Тут был он в Крыму, а жена говорит: «Эй, послушай, послушай-ка!». Первая моя жена, царство ей небесное. Я слушаю, а Высоцкий поёт песню о Сталине. Мне было тоже необыкновенно приятно. А когда мы познакомились вскоре, просто через месяц, наверное, ну поддали, разговорились и т.д. Поговорили о песенках, я ему ещё чего-то , какие-то песенки свои спел. И он перестал петь. Не то, чтобы я ему сказал: «Не пой!», вообще об этом разговора даже не было. Наоборот, я ему сказал, что мне это чрезвычайно приятно. Он сам прелестный, умный был чувак, я его очень любил.
- Ведущий: На «Радио Шансон» «Живая струна». У микрофона Олег Булгак и, напоминаю, наш гость Юз Алешковский. Юз, вы написали и книгу с огромным количеством мата. Вы писали песни, которые взбудоражили, наверное, всю страну. Почему вас не посадили в своё время?
- Юз Алешковский: Мне один человек, вхожий самое туда, сказал, что песенки мои Брежнев пел по пьянке в Завидово, когда они гуляли там, хавая оленя убитого. Чего ж тогда сажать-то? Наверное, ЧК тоже прислушивалась к этому делу. Тем более, у них вот такое там: «Долой власть!» - у них никогда ничего и не было… Тем не менее по духу они всегда были антисоветскими, даже лагерный сюжет уже был антисоветским сюжетом, потому что эта жизнь не изображалась вообще.
– Ведущий: Кстати, интересно, сегодня есть цензура, которая…
- Юз Алешковский: Я думаю, скорее самоцензура и скорее цензура издателей, которые следят, безусловно, за веяниями сверху.
– Ведущий: И страхуются.
–Ю.А. Подстраховывают себя, возможно. Пока я не замечаю этого, потому что издаются книги разных направлений, противоположные иногда по содержанию, даже враждебные друг другу. Я уж не говорю о лексике этих книг, всё нормально. Цензура никогда ни к чему хорошему не приведёт.
– Ведущий: Кто-то говорил, что писатель – это маленький бог, который творит миры и соревнуется с Господом, и тем самым обрекает себя на вечные мучения в будущем. А не смей соревноваться и знай своё место.
- Юз Алешковский: Совершенно не согласен с этим высказыванием. Такие вот попахивают таким афористичным, но очень ошибающимся умом. Ещё неизвестно, что почитает господь Бог – его со своими афоризмами или, между прочим, юмористов. Я убеждён, что юмор, земной юмор, алогичный причём, абсолютно насмехающийся над нормальной логикой, он угоднее небесам, чем какие-нибудь истовые такие вот заявления о том, кого любит Господь, кого он не любит. Я в романе последнем, недописанном, к сожалению (но вернусь, даст Бог ещё, роман «Слепой ангел» называется) герой слепой. У него есть ангел, и они друг с другом разговаривают. Он немного может быть даже поверхностный человек, это неважно совершенно, никакой не шизофреник. И ангел ему говорит: «Ты себе не представляешь, какой был смех на небесах, когда до нас дошло заявление Ницше, что Бог умер. Там покатывались вообще, громоподобный хохот стоял. А ты знаешь, когда дошло известие, что умер Ницше, у нас была прискорбная тишина. Мы плакали буквально». Ну, в таких выражениях…
- Ведущий: Хорошо…
- Юз Алешковский: Ну это всё, разумеется, тоже домыслы, мы же все имеем дело по сути с символами, мы и в разговорах творим с ними, как с живыми символами, реагирующими на нас, на наше поведение, на наши шутки, на наше мышление и т.д.
- Ведущий: У меня есть друг, у него фраза, его любимая фраза, когда заходит речь о Боге, о религии. Его спрашивают: «Ну, ты как думаешь, он тебя любит?» Он всегда отвечает одно и то же: «Я не знаю, любит он меня или нет, но я знаю точно, что ему со мной интересно». И я знаю точно, что ему с вами интересно.
- Юз Алешковский: Хотелось бы надеяться, что это действительно так.
– Ведущий: Дай Бог вам здоровья, чтоб это было как можно дольше.
– Ю.А. Благодарю я вас тоже, благодарю всех слушателей и желаю вам всем благоденствия.
– Ведущий: Ещё раз спасибо. Я, ведущий Олег Булгак, напоминаю, что в гостях у нас был Юз Алешковский – поэт, писатель, участник седьмой торжественной церемонии вручения премий «Шансон года – 2008» в Кремле.

Юз Алешковский на «Радио Шансон» 27.03.2008
Расшифровано Blatatа.Соm